сюзанна абдулла - драма я бегу от этой драмы - и ты кричишь, любимый самый. я не могу понять, не хочу и точка. зачем так ломать? ухожу, но не точно.

единственное желание, что возникает в твоей голове вовсе не является физическим, оно скорее моральное, оно скорее потребность. ты не можешь (или боишься) открыть глаза, потому что тьма манит и окутывает теплотой. или тепло идёт от чего-то другого? ты не знаешь, да и знать точно не хочешь. тебе хочется зажмуриться сильно-сильно, как в детстве, когда тебе снился кошмар. папочка учил, что закрыв глаза, ты можешь решить половину своих проблем. невозможно с точностью заявить о том, что он ошибался или лгал, вовсе нет. просто, как и говорил он, проблемы бывают двух видов, и твою нынешнюю исправить закрытыми глазами нельзя.

ты открываешь глаза и первые пять секунд, ровно столько, потому что ты считаешь, ничего не видишь. темнота и тишина отступаю на счёт пять.

пять – ты осознаешь, что только что произошло.

пять – ты понимаешь, что не зря правила дорожного движения учат о том, что нужно пристёгивать ремень безопасности.

пять – ты пытаешься ощупать свою голову, она цела, ну почти.

пять – ты поворачиваешь голову, пытаясь увидеть сидящего рядом зика, ебанутого мудака, который не пустил тебя за руль, а решил кинуть парочку понтов. к слову, кидал он их перед тобой, даже не задумываясь о том, что может произойти. ведь он – зик, родился в рубашке, а ты и остальные – нет.

но ты вовсе не думала о чем-то подобном, когда садилась в машину. разве могло что-то пойти не так? как оказалось, могло.

тебе хочется надавать оплеух зику, колотить по его дурной голове и кричать. тебе хочется впасть в истерику, кричать, что есть силы и надеяться на то, что сейчас кто-то придёт и решит твои проблемы. но никто не придёт, себе не ври, у каждого человека, кому бы ты могла и хотела позвонить, найдутся дела поважнее, сегодня же хеллоуин или ты уже забыла?

ты хочешь позвонить отцу, но останавливаешь себя на первой же мысли. нет, нельзя, ты же уже взрослая девочка, да?

ты думаешь о том, чтобы позвонить ньюту, но это ещё хуже, чем звонить отцу. двойной провал.

ты знаешь, что есть только один правильный выход из этой ситуации.

911, что у вас случилось?

что же случилось с тобой, а аврора? не знаешь? ну как же так. ты молчишь в трубку около семи секунд, а затем громко начинаешь плакать. дамба дала трещину, поток воды будет сложно остановить.

оператор, та безымянная девушка на другом конце провода говорит, что ты должна успокоиться, но тебе ведь плевать, верно? она пытается выяснить, что же произошло, а ты всё ещё плачешь и не можешь связать и двух слов в одно предложение.

— я не знаю, — враньё чистой воды, потому что ты прекрасно знаешь, что произошло. но ты отчего-то очень боишься произнести что-то вслух. снова всхлипываешь, наверное, слишком громко, оглушительно.

— мы. мы. мы. накосячили, господи. он ехал так быстро, а она появилась из темноты, он не успел затормозить. я даже не знаю где мы, что с ней, я не знаю!

и ты больше ничего не говоришь, потому что девушка на другом конце провода пытается запеленговать твой вызов, узнать адрес, направить скорую и полицейских. ты оставляешь телефон вместо себя на сидение, где только сидела сама, заменяя своё присутствие на голос из трубки. она, там, всё ещё просит тебя успокоиться и ждать помощи и, конечно же, не покидать место. место преступления, думаешь ты и оказываешься права.

выйти из машины было твоим лучшим решением за весь вечер, ты уверена в этом, пока не вспоминаешь о том, что как-то (спасибо господь бог, ты знаешь, это всё он) решила не пить на вечеринке, с которой, вы двое возвращались. если быть точнее, а ты любишь детали и точность, вы направлялись на её продолжение, только в более уютной обстановке.

там ты планировала напиться до беспамятства, потому что можешь себе это позволить, ведь завтра твой законный выходной.

там ты планировала выкурить пару косяков, которые сейчас покоятся в нагрудном кармане куртки зика. блять, не очень хорошо. но зик справится, его отец справится, его деньги справятся со всей чернухой, что сеет его сын. а ты? а ты ни при чём. ты жертва, но не самая важная.
ты стоишь у пассажирской двери и не решаешь пройти чуть вперёд. каждый твой шаг, в твоей голове напоминает поход к гильотине, в каком-то смысле, то, что ты увидишь там может стать твоим концом.

где-то не так далеко слышится звон сирен, а вот и тачки, что едут по твою душу. тебе кажется, что прошло уже около часа, но на самом деле, не более десяти минут. толпа (три человека) зевак, наблюдают за тобой, как за героиней немого чёрно-белого кино, что тебя всегда раздражало. то, что происходит сейчас, тебя раздражает не меньше.

шаг за шагом, вот ты видишь её тёмные волосы и не естественно изогнутую руку. фу. тебя начинает подташнивать, потому что рука выглядит не хорошо и, похоже, что перелом, которым ты с зиком наградила её открытый. чёрт. чёрт. чёрт.
подходишь ближе, но не настолько чтобы разглядеть её лицо. единственное, что тебя радует, отсутствие лужи крови. это же хорошо? не знаешь, но надеешься, что да. стараясь не думать о каких-то там внутренних кровотечениях, потому что уровень твоих познаний в анатомии закончился на различие открытых и закрытых переломов.
ты делаешь ещё пару шагов и отчего-то падаешь на колени, когда девушка, лежащая на асфальте, поворачивает голову в твою сторону. боже мой. как, это вообще, возможно? ты не понимаешь, как и почему здесь оказалась она? кажется карма немного сошла с ума.
её лицо знакомо тебе и теперь ты начинаешь плакать тихо, не из-за себя и своей тяжёлой судьбы, а из-за неё, лежащую на асфальте со сломанной рукой и лицом полным непонимания и потерей сил.

я запоминаю людей, потому что это весело. и да, я запомнила их. приятная парочка, что всегда садится подальше от людей и окон, если бы у нас в кафе были закрытые кабинки, я бы забронировала одну из них навечно за ними.
они кажутся мне действительно милыми и влюбленными.

они приходят пару раз в неделю, и я уже не спрашиваю, что они хотят, потому что выучила их заказ примерно пятнадцать посещений назад.
капучино и черный кофе без молока. лишь изредка они изменяют своему привычному выбору, ну или изменяю я, как, например сегодня, в день всех святых, я принесла им кое-что еще.

— всего лишь пара, самых лучших, пончиков в бруклине в виде подарка от меня, душевно в душу, все дела.

я улыбаюсь и ухожу, оставив, свой маленький подарок на их столике. за своей спиной я слышу смех, что напоминает пение птиц, думаю, его издает вовсе не джексон, а пайпер. да, я знаю их имена! но это не делает меня странной. просто, знание имен позволяет увеличить количество оставленных чаевых, а разве деньги бывают лишними? нет, точно нет. тем более быть милой с клиентами, по крайней мере, с такими, легко.

они покидают кафе спустя пару часов, оставляя хорошие чаевы, еще не догадываясь о том, что это не последняя наша встреча.

— всё будет в порядке, слышишь?

ты легонько дотрагиваешься до её здорового (надеешься на это) плеча и слегка трясёшь. ей нельзя отключаться, ты не уверена в том почему, но в твоих любимых детективах всегда говорят именно так. не отключайтесь. и ты вторишь ей это, хотя не уверена в том, слышишь ли сама свои слова? или это лишь звуки из вне.

звуки сирен, наконец-то, становятся оглушающими и тебе хочется поднять свои руки и заткнуть уши, лишь бы не слышать их. но ты не делаешь этого, потому что боишься, что если уберёшь руку с её плеча, с ней обязательно что-то произойдёт. она смотрит на тебя и часто моргает, а может быть, и вовсе не на тебя, а куда-то сквозь. туда, где происходит самое интересное.
ты оборачиваешься и видишь круговорот огней и людей. зевак, как оказалось, стало в несколько раз больше, а ты всё ещё сидишь на коленях около девочки, чьё имя ты вроде как помнишь, но не можешь произнести вслух. п.а.й.п.
и всё начинается заново.
офицер полиции спрашивает твоё имя и ты говоришь ему всё как есть. аврора андерсон. двадцать два. за рулём, а уже в полицейской машине, зигмунд росс, двадцать четыре. офицер говорит, что ты должна проехать с ним, кладёт свою руку тебе на плечо и пытается увести, но чёрта с два.
— нет, нет, нет, слышите, да? я не поеду в участок пока не буду убеждена в том, что с ней всё будет впорядке. и она не получит медецинскую помощь в больнице. да и я тоже что-то липкое и красное на моем лице вас не смущает? нет?

ты сбрасываешь руку офицера, на сто процентов понимая, к чему всё это приведёт, пытаешься получить свой телефон назад, и тебе это даже удаётся, но вместе с ним получаешь офицера, что должен сопроводить вас в больницу, а потом в участок. страшно ли тебе? да. но не из-за участка, а из-за поникшей девчушки, сидящей в машине скорой помощи.

— всё будет хорошо, пайпер.

ты говоришь это так тихо, чтобы услышала только она и от стыда отводишь взгляд, надеясь на то, что всё действительно будет хорошо, а не как всегда. вы едете в полной тишине, без сирен, а это точно хороший знак. поездка до больницы оказалась довольно быстрой, а значит, в скором времени, белые халаты, что ты видишь в приёмном покое сменятся на чёрную форму с золотыми значками.

интересно, а мне позволят позвонить, пока проверяют мою голову?
интересно, начну ли я ненавидеть больницы ещё больше, чем раньше?
интересно, когда это закончится?

доктор отпускает тебя из смотровой, наложив повязку на голову и выписав пару лекарств. Он говорит, что ты отделалась легкими физическими последствиями, о моральных, он почему-то молчит.
тебе по скорее хочется закинуть себе в рот каких-нибудь успокоительных, но врач не рекомендовал делать это до допроса. ты скрипя сердцем, соглашаешься и даже решаешь пойти перекурить, но потом понимаешь, что твоя сумка осталась где-то в машине, а может быть и вовсе на вечеринке. насмотревшись детективных сериалов, от чего-то надеешься на то, что все твои вещи далеко от полиции.

ты стоишь в белом коридоре больницы. не уместная. чуждая и ждешь, когда за тобой придет офицер и вас отвезут на допрос.
по крайней мере, ты надеешься, что она тоже будет там.
ты уже начинаешь придумывать свои жалкие извинения.

всё может измениться за одну лишь секунды. вот ты здесь, смеёшься со своими друзьями, стягиваешь маску с лица лучшего друга и ещё даже не догадываешься о том, что же произойдёт через несколько часов или минут, а может быть, даже секунд. для тебя есть только сейчас, твоё любимое время — настоящее, самое простое и реальное, которое ты фома неверующая, можешь потрогать и прочувствовать.

но от будущего нельзя сбежать, даже флешу вряд ли удастся, ведь будущее — лишь одна из форм настоящего. и вот именно сейчас, когда будущее наконец-то переходит в стадию «здесь и сейчас», ты понимаешь, что всё пошло вовсе не так.

ты понимаешь, что тебе не следовало садиться в машину с угашенным в ноль лучшим другом зиком просто потому что ему не жаль себя, ведь жизнь, по его словам – та ещё ничего не значащая вещь. что же здесь делаешь ты? да, да, именно ты, сидящая на переднем сидение автомобиля, забыв напрочь о том, что папочка учил пристёгиваться в авто, а никак не курить закинув ноги на бардачок и получать всё от жизни. зик разгоняется, и натягивает на глаза маску, а ты закрываешь глаза и растворяешься с громкой музыкой и шумом города. а потом, потом, ты бы хотела отдать все свои сбережения, лишь бы оказаться где-то не здесь, потому что наступает та самая секунда, после которой всё летит по пизде.

— тормози, зик, тормози-и-и-и!

ты кричишь, потому что открыла глаза и увидела её, что вообще, дети делают в этот час на дорогах. ты кричишь настолько громко, что зик бьёт по тормозам, вот только столкновения уже не избежать.
[indent]  [indent]  три.

[indent]  [indent]  [indent] два.

[indent]  [indent]  [indent]  [indent] один.

за эти пару секунд перед твоими глазами могла пролететь вся жизнь, но почему-то этого не произошло, вместо этого ты просто запомнила лицо девушки. красивой, испуганной, той, в которую вы только что врезались. это было похоже на замедленную съёмку: вот ты кричишь и пытаешься дотянуться до руля, чтобы съехать с дороги; вот зик кричит что-то в ответ, а потом замечает её и жмёт по тормозам; глухой звук, тот самый, который возникает, когда что-то падает и ударяется о капот автомобиля, вот только на этот раз это не вещь —  а живой (ты надеешься) человек.

боже, спаси её, — думаешь ты и отключаешься на пару секунд, потому что глухой удар прозвучал с двух сторон автомобиля. твоя голова определённо будет болеть, возможно, на твоём лбу будет синяк и немного крови, но это неважно.

сейчас важна лишь она. но ты закрываешь глаза и падаешь в темноту.

а ночь всех святых покрывается новыми красками.

[float=right][/float]«навсегда», «вечно», «бесконечно» — у этих слов есть множество определений, и каждый раз они могут означать и двадцать минут, и миллион лет. каждый выбирает своё значение, но для меня все было ясно, как день: то, что происходит сейчас – бесконечно, и каждый момент ценен. главное – начать.

за двенадцать часов до.

— день всех святых больше не кажется мне таким очаровательным, — бросаю я остину, когда забираю очередной заказ, который, к слову, весьма несвойственен для этого часа. обычно, в это время здесь почти нет людей, что пьют чёрный кофе без сахара, скорее, вы можете встретить здесь толпу малолеток (чуть младше меня, да, но я же не они), которым нравится делать заказы до безумия сложных и противных напитков. я не имею возможности (права) высказывать своё мнение о заказах посетителей, да и каким-либо образом показывать своё недовольство, смущение или отвращение, а может, и ещё ряд каких-либо эмоций, помимо очаровательной улыбки, которую я отрабатывала годами, но это не значит, что я не могу поддаться рассуждениям в своей голове.

с первого дня в кафе, когда я получила роль официантки (администратора, баристы и уборщицы в одном лице) я искала любые способы абстрагироваться. натянув улыбку и продолжая работу. лучшим вариантом для меня стал анализ людей, что приходят в наше кафе и возможные истории их жизней, что просто появляются в моей голове. вот и сейчас, я забираю поднос с двумя заказами, первый — чёрный кофе и пончик. обычный, привычный и взрослый. приветствую клиента и за минимальный контакт глазами, пытаюсь что-то почерпнуть для своего анализа. например, коротко стриженные волосы этого мужчины напоминают стрижки военных, его телефон лежит на столе экраном вверх. в моём подсознание, он мог бы быть секретным агентом, который ждёт (выслеживает) свою цель и в любой момент готов броситься на защиту своей страны и всех нас вместе взятых. я не успеваю отойти от столика, как у моего «героя» звонит телефон, и через пару мгновений оставив несколько пяти долларовых купюр на столе, он выходит и растворятся в шумихе города.

второй же заказ, на сто процентов отличен от первого, причём не только тем, что находится на моём подносе (капучино со льдом, боже, как это, вообще можно пить?), но и настроением, манерой поведения. я почти уверена в том, что она могла любить петь песни в душе, причём настолько громко, что соседям повезло слышать оглушающий звук бьющейся о стенки душа воды, а не пронзительный голос. моим повезло меньше, они каждый вечер и утро, когда я нахожусь дома, даже если не в душе, слышат мои импровизированные концерты. надеюсь, ей, так же как и мне, никто не бьёт ключами по батарее, как бы намекая на то, что пора заткнуться. девушка забирает свой кофе, так и не подняв глаза. она сосредоточенно листает страницы в очередной социальной сети, возможно, её пригласили на вечеринку и она выбирает костюм. возможно, она просто скрывает себя от внешнего мира потупив взгляд в свой телефон.

кстати о вечеринках, одна из них, надеюсь, не самая ужасная, ожидает моего появления этим вечером. с самого раннего детства, мне нравился хеллоуин именно из-за возможности сотворить с собой всё, что угодно, стать кем-то другим, притвориться хотя бы на один вечер (ночь), что всё потаённой и фантастическое, возможно. я обожала наряжаться в ведьм, страшных, салемских, в духе героинь фокус-покуса, что является одним из моих любимых фильмов или же, теми самым страшными ведьмами, которых я видела лишь однажды в возрасте семи лет и запомнила навсегда. они были лысые, с огромными бородавками и вишнёвыми глазами, это было страшно – красивое зрелище. но со временем, когда мы, вы, я начинаем взрослеть и отдаваться моде и правилам, страшные костюмы забираются на верхнюю полку в шкафу и более в свет не выходит.

когда тебе меньше пятнадцати, ты можешь быть кем угодно. дальше – больше. дальше – мода. а что у нас модно сейчас? клоуны, чёрт его дери и короткие юбчонки. иии, много алкоголя и нарушение правил. вот из-за правил, которые я совершенно случайно решила нарушить, всё и началось.

в ритме от стола к стойке заказов, разглядывая людей и рассуждая на тему, как и в чём провести этот вечер почти не замечаю, как проходит смена, думаю, я бы вполне могла задержаться ещё на какое-то время, но остин, как заботливый брат говорит, что мне пора свалить отсюда и начать развлекаться. ох, братец, знал бы ты, куда и на что посылаешь свою младшенькую сестру.

я ухожу из кафетерия, напоследок непросто убрав пару столиков, но и оставив свой (маленький) но кровавый след в виде пары капель от пореза на указательном пальце. правило номер один, друзья, никогда не шалите с ножами в руках, иными словами, болтать и вытирать острые предметы, не лучшее решение! особенно если пальцы скользят лучше, чем губка.

правило номер два. на вечеринке в честь дня всех святых, необязательно надевать костюм, если у тебя есть подарочки для хозяев вечера.

между моим порезом и появлением на вечеринке проходит один час и сорок семь минут. до переломного момент остаётся порядком четырёх часов. шоу начинается, а я задаю вопрос всем и каждому «кошелёк или жизнь?»

эпиграфы ссылочками:
http://funkyimg.com/i/2fDf2.png
http://funkyimg.com/i/2vsyn.png
http://funkyimg.com/i/2wzv1.png
http://sa.uploads.ru/QNPdO.png

закон мёрфи (англ. murphy's law) — универсальный философский принцип, состоящий в том, что если есть вероятность того, что какая-нибудь неприятность может случиться, то она обязательно произойдёт.

MURPHY AVA SCOTT // МЁРФИ АВА СКОТТ, 24
репетитор в «oxford learning waterloo» (mia wasikowska)

ЗАКОН  ПОДЛОСТИ:

Мёрфи убеждена в том, что её имя — причина всех бед. (как корабль назовёшь, так он и поплывёт)

   Комфортно разместиться в кресле психиатра — задача не из лёгких: то слишком жёсткая спинка, то подлокотники мешают, а подогнуть под себя ноги — дурной тон. Мёрфи без стеснения смотрит на настенные часы, считая минуты до окончания сеанса. Ей противно осознавать свою уязвимость.

— Что тебя тревожит, Мёрфи? Поделись со мной. — Со мной всё в полном порядке.

   У Мёрфи всё было в полном порядке: канцелярские принадлежности (не рисовать на обложках!) разложены в рюкзаке всегда в одной и той же последовательности, а одежда в платяном шкафу — по полкам, потому что каждой вещи в этом мире должно быть своё место. Порядок — залог успешной жизни, а значит, что у Мёрфи Скотт всё должно быть в полном порядке. Она ведёт ежедневник: составляет расписание и вычёркивает выполненные задания, записывает стадии исполнения глобальных целей — всё, что нужно, чтобы жизнь обрела чёткую структуру, нарушить которую не смог бы никто. Как оказалось, этот план с самого начала был обречён на сокрушительный провал.
   Отец приходит со скотобойни и криво (больше похоже на нервный тик) улыбается: сегодня был очень удачный день, а значит, что дома всё будет в полном порядке. Мать тут же достаёт из духовки лимонный пирог, словно боится нарушить спокойствие (Рекс не кричит и не замахивается — веский повод отметить). Нельзя расстраивать мужчину, в доме которого есть ружьё и патроны. Ава совсем скоро вновь получит заслуженную (так она думает) пощёчину. Мёрфи хотела бы вступиться, но боится — так она оправдывает своё бездействие, когда слышит надрывный плач. Страх — единственное, что всегда преграждало ей дорогу к светлому будущему, а больше всего Мёрфи боялась только одного — своего имени, от которого ей уже никуда не деться. Если есть вероятность того, что какая-нибудь неприятность может случиться, то она обязательно произойдёт именно с ней.

— Я хочу поговорить с тобой о том, что произошло два месяца назад. Расскажи мне, пожалуйста. — Зачем вам говорить об этом конкретно со мной, если все знают даже больше, чем помню я сама?

   Калеб не должен был вызывать доверия. Не отличаясь успеваемостью и посещаемостью, он не должен был привлечь её внимания, но разрисованная (полностью!) обложка учебника по литературе — последняя капля. В одиннадцать лет Мёрфи Скотт впервые влюбляется (та обложка снята, но надёжно спрятана, чтобы педагоги и родители не надумали ничего плохого). Ей и в голову не приходило думать о том, что Мёрфи достойна лучшего, потому что тем самым «лучшим» ей казался Калеб: свободный и независимый — всё, что может казаться маленькой девочке признаком превосходства над другими, когда она находится под тотальным контролем родителей. Тогда железный порядок, казавшийся нерушимым, превратился в карточный домик.
   Через какое-то время их крепкая дружба (откуда она, чёрт возьми, появилась? ничего общего!) переросла в любовь. Говорят, что первые чувства никогда не бывают долговечными и крепкими, но Мёрфи категорически отказывалась верить в статистику (только потому, вероятно, что результаты были не в их пользу). Поблажки, кардинальные изменения в планах и пункт «личное время» — всё это уничтожило безукоризненный порядок, превратив его в полнейший хаос: Мёрфи сбегает по ночам из дома и засыпает на уроках (преподавателям кажется, что она перетрудилась), не успевает делать домашнюю работу и готовиться к тестам. Калеб — совершенное воплощение беспорядка.
   Их пути разошлись (к счастью?), когда настало время выбирать дальнейшее место обучения: Мёрфи уже давно готовилась поступать в главный университет Уотерлу и абсолютно не стремилась отсюда бежать (где родился, там и сгодился), а Калеб, как оказалось, ожидал совсем другого. Мёрфи не хотела разрыва. Даже если ему и суждено было состояться, она должна была попытаться его смягчить, но не сделала. Не сделала этого, потому что страшно — привычное оправдание. Возможно, что чувство вины её бы никогда не покинуло, но совсем недавно оно сменилось на желание винить во всём самого Калеба. Два месяца назад они рассчитались.

— Ты регулярно пьёшь таблетки? — В моей жизни больше не существует режима. Я — воплощение порядка, не нуждающееся в корректировках посторонних. — Значит, ты устанавливаешь график приёма сама? — Я не пью их вообще.

   Судьба свела их снова два месяца назад (есть повод возненавидеть эту цифру). Мёрфи очень рада оказаться в его объятьях.
   Через три часа Калеб беззастенчиво раздевает Скотт прямо в машине (можно я подвезу тебя, солнце? таким красивым девушкам нельзя гулять по ночам одним). Попытки вырваться выглядят со стороны смешно и нелепо. В её голове только сейчас проскальзывает мысль о том, что не стоит доверять человеку, которого ты не видела семь лет (учитывая болезненность расставания — тем более). Мёрфи почти не плачет и уже не сопротивляется, а старается не дышать и закрывает глаза, надеясь, что происходящее — страшный сон. Калеб душит её и кусает, но Мёрфи уже не больно — ей безразлично. Когда всё закончилось, она молчала и не двигалась, потому что боялась — единственный раз, когда действительно стоило. Лучший друг детства и первая (единственная?) любовь Мёрфи решил оставить её тело у лесополосы на выезде из города. Она хотела бы сказать что-нибудь колкое вслед, смотря на расплывчатый отдаляющийся силуэт, но прошептала только «ублюдок». Мёрфи Скотт лежит в грязи и надеется, что завтра всё будет в полном порядке.

— Мёрфи, тебе нужна помощь. Позволь мне разобраться во всём. — Я в полном, мать его, порядке!

   Машины в этот вечер не ездили, будто движение по этому направлению намеренно перекрыли, потому что здесь, среди окурков и битых бутылок, лежит Мёрфи. Фонари кружились в безумном танце и то таяли, то снова появлялись — так сильно болела голова. Мёрфи не корчится и не плачет, потому что боится — она всегда испытывает это чувство и уже не стыдится. Пальцы с трудом цепляются за ленту платья, валяющегося рядом разорванной тряпкой (Калеб сказал, что она выглядит в нём бесподобно, а значит, что завтра оно будет выброшено так, как он выбросил Мёрфи — равнодушно и безжалостно). Она робко гладит его, словно успокаивает и убеждает в том, что вот-вот за ним кто-нибудь приедет и зашьёт. Только вот телефон разбит, поэтому на быстрое спасение и первую медицинскую помощь не стоит и надеяться. Сейчас Мёрфи, если бы могла, обмотала эту ленту вокруг своей шеи, чтобы больше не чувствовать полнейшую опустошённость. И, пожалуй, она бы действительно сделала это, если бы не тот факт, что на неё уже три с половиной минуты смотрит человек.
   Чарльзу пришлось постараться, чтобы привести Мёрфи в порядок: смыть всю кровь и грязь с тела и волос, обработать ссадины и аккуратно расспросить о том, с кем можно связаться, чтобы вернуть девочку (он видел в ней ребёнка?) домой. И ей бы хотелось ответить ему хоть что-нибудь, но ехать сейчас к родителям — ужасная идея, потому что Мёрфи боится отца в гневе.

Чарльз позволяет ей остаться на ночь в своём доме, предлагая разобраться во всём утром.
Он ещё несколько раз зайдёт в комнату, где она спит, чтобы убедиться в том, что с ней всё в полном порядке.

   Мёрфи не хочет просыпаться, хотя ночью несколько раз возвращается в реальность:
— Первый раз она открывает глаза, когда Чарльз приносит ей какао. Скомкано благодарит и проваливается в сон.
— Второй раз она открывает глаза, когда Чарльз со скрипом закрывает дверь в комнату. Думает, что ей это снится.
— Третий раз она открывает глаза, когда Чарльз смотрит на неё, сидя на стуле рядом. Мёрфи называет адрес дома.

   После обеда Мёрфи топталась у порога дома и надеялась, что её отсутствие дома этой ночью, ровно как и появившуюся опустошённость, всё же никто не заметит. Отец хрустел каждым пальцем по очереди — злился. Что Мёрфи должна сказать? Говорить ли о Калебе? Рассказывать ли вообще о том, что произошло вчерашним вечером?
«Я ночевала у Ханны, папа. Со мной всё в полном порядке.»

— Почему Калеб так поступил с тобой? У тебя есть предположения? — Я должна была поплатиться за предательство.

   Встреча с Калебом — изначально плохая затея, если учитывать то, что Мёрфи приходится каждый день наблюдать за тем, как люди вокруг показывают на неё пальцами и говорят, что «девочка дорвалась». Она не пытается защищаться, надеясь, что скоро всё утихнет само. После выяснения обстоятельств отец неоднократно порывался проломить тому голову молотом для забоя скота, но Мёрфи просила не делать глупостей, чтобы не позорить и без этого запятнанную честь семьи. Она извиняется перед родителями и уходит в свою комнату, жалея, что выбросила то платье. Лента бы всё-таки пригодилась.